24 сентября – день памяти Парацельса,

немецкого алхимика, врача, философа эпохи Возрождения.

«Парацельс находится сейчас в Вел. Братстве… При земной жизни он три года провел в одном из Ашрамов Твердыни Света и получил там некоторые наставления». Письма Е.И. Рерих, 04.10.37.

 «Великое Служение повсюду вызывает много недоумения. Обычно люди представляют его в виде чего-то недосягаемого. Они надеются, что ответственность за такое Служение их минует. Но оглянемся на некоторых великих Служителей. Посмотрим, были ли Они недоступными сверхлюдьми? Пифагор и Платон, и Бёмэ, и Парацельс, и Томас Воган были людьми, несшими свои светильники среди собратьев, среди жизни под градом непонимания и поношения. Каждый мог приблизиться к ним, но лишь немногие умели под ликом земным усмотреть надземное сияние. Можно назвать великих Служителей Востока и Запада, и Севера и Юга. Можно прочесть их жизнеописания, но везде мы почуем, что надземное сияние проявляется лишь в веках. Нужно из действительности поучаться… Парацельс был мишенью для насмешек и недоброжелательства… Очень наблюдают за опасным великим Служением. Приложим бывшие примеры ко всем дням». Братство, 175.

Парацельс (Филип Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм) родился 24 октября 1493 года в семье врача. Фамилия Гогенгеймов происходит от старинного дворянского рода. Но позже ученый предпочтет называть себя Парацельс, что по латыни означает «выше Цельса». Основы врачевания мальчику дал еще в детстве отец, с оккультными науками познакомил аббат Иоганн Тритемий в Вюрцбурге. А степень доктора медицины Парацельс получил, пройдя обучение в университете в Ферраре (Италия). С 1517 года десять лет Парацельс путешествует в качестве слушателя европейских университетов и в качестве военного медика. Он побывал почти во всех европейских странах и даже в Северной Африке, Палестине. Вернувшись в 1527 году в Швейцарию, он становится врачом в Базеле. Здесь же он, нарушая заведенный порядок, начинает преподавать медицину не на латыни, а на немецком языке. Однако в следующем году в его преподавательской карьере наступает длительный перерыв. В эти годы Парацельс снова много путешествует и занимается исследованиями, ставит алхимические опыты.

«Да, история знает немало выдающихся лиц, которым суждено было сыграть роль в продвижении человеческой эволюции и перед тем посетивших эту Твердыню Великого Знания. Так, в свое время, Парацельс провел некоторое время в одном из ашрамов Транс-Гималайской Твердыни, обучаясь великому знанию, которое он изложил во многих томах, часто в затуманенных формулах, ибо велико было гонение на этих светочей знания. Кошмарны преступления невежества против знания. Мрачны страницы правдивой истории!» Письма Е.И. Рерих, 25.03.35.

Его достижениями считаются, например, объяснение причины силикоза, изобретение прототипа вакцины от чумы. Парацельс стоял у истоков фармакологии, разработал принцип подобия, на котором основана современная гомеопатия. Парацельс резко выступал против схоластической медицины, противопоставляя ей наблюдение и опыт. Он отвергал учение древних о четырёх соках человеческого тела и считал, что все процессы, происходящие в организме, — химические процессы. Также врач изучал лечебное действие различных химических элементов и соединений. Сблизив химию с медициной, Парацельс явился одним из основателей ятрохимии. Он выделял лекарства из растений и применял их в виде экстрактов и эликсиров; развил новое для того времени представление о дозировке лекарств, использовал минеральные источники для лечебных целей. Он создал учение об "архее" — высшем духовном принципе, якобы регулирующем жизнедеятельность организма. Свои медицинские взгляды он описывает в трактатах «Парамирум», «Парагранумом», «Лабиринт заблуждающихся медиков». На счету ученого и философские работы «Потаенная философия», «Великая астрономия», «Книга о нимфах, сильфах, пигмеях, саламандрах, гигантах и прочих духах». Умер Парацельс 24 сентября 1541 года в Зальцбурге.

«Ведь и Парацельс, так оцененный сейчас, в свое время был убит завистниками, не перенесшими его достижений». Н.К.Рерих. Нерушимое.

22 сентября – 137 лет со дня рождения М.К. Чюрлёниса

Сын скромного органиста Микалоюс Константинас Чюрлёнис с раннего детства поражал всех необыкновенной музыкальностью. С 4-х лет он безошибочно играл по слуху, а в 11 лет уже пытался сочинять небольшие композиции, которые исполнял его отец.

Чюрлёнисы жили в маленьком курортном месте — Друскининкай, в южной Литве, и один из представителей местной интеллигенции порекомендовал своему другу князю М. Огинскому взять необычайно одаренного мальчика в музыкальную школу в Плунге. Огинский поверил в талант Чюрлёниса, и после окончания им школы предоставил стипендию, чтобы он мог учиться дальше. В результате этой поддержки Чюрлёнис смог окончить Варшавскую и Лейпцигскую консерватории. Его сочинения начинают время от времени включать в концертные программы, ему предлагают место директора консерватории в Люблине и приглашают преподавать в Варшавскую консерваторию. Однако Чюрленис, к удивлению знакомых и родных, отвергает эти предложения. У него иные планы. Он чувствует, что музыке он будет предан всегда, но выразительных средств только музыки ему мало для осуществления еще не ясной, но заманчивой для него программы нового синтеза.

Так Чюрленис, окончив две консерватории, снова решает учиться, но теперь живописи. Она кажется ему наиболее близким самой природе искусством. В 1903 году Чюрленис поступает в школу рисования Каузико-Тихо в Варшаве, а через год переходит в только что организованную школу — академию Стабровского. Работы 1906—1907 годов — это уже «настоящий» Чюрленис, который через несколько лет поразит своей живописью весь художественный Петербург.

Чем же привлекали живопись и графика литовского художника таких разных людей, как Р. Роллан, Н. Рерих и Вяч. Иванов (поэт и теоретик русского символизма)? Возьмем известные работы Чюрлениса — циклы картин, большинство которых экспонируется в Художественном музее в Каунасе: «Соната весны», «Соната лета»; «Соната ужа», его фантазии. В неясных, блеклых волнах цвета мы чувствуем особую, зыбкую музыку. Художник хочет выразить чувства, до конца не переводимые на язык слов. В его эпических построениях есть ощущения поразительно тонкие, индивидуальные — что кажется мало совместимым, но это и создает настроение.

Обычно Чюрленис любил свой замысел выражать в последовательном ряду произведений, связанных общностью ритмов, цветовой тональностью, но, главное, являющихся как бы звеньями развития одной мысли. Он и поэт, и философ одновременно. В его произведениях отвлеченные философские конструкции обретают смысл благодаря сильному лирическому переживанию темы.

Как и многие мыслители той эпохи, Чюрленис ставил в своем творчестве вопрос о месте человека в мире. Ему хотелось постичь призвание человека, понять тягу человека к жизни и творчеству. И избранная им аллегорическая, неоднозначная форма вполне отвечала этой задаче. Живопись Чюрлениса, казалось, хотела вместить в себя всю эмоциональность музыки, богатство чувств, способность отвлеченной формой вызывать живые человеческие эмоции. Этот союз двух различных искусств и стал основой небывалого прежде синтеза. Работы Чюрлениса мы часто воспринимаем как некие космические видения и, одновременно, как регистрацию внутренних душевных импульсов, бессознательных порывов. В них есть борение стихий природы, непривычно личное их ощущение. Сам художник мечтал, чтобы его живописные симфонии возникали «из гула воли, таинственной речи столетнего бора, из мерцаний звезд, из наших песен и необъятной тоски».

Судьба Чюрлениса была драматична. Его высоко ценили определенные круги русской интеллигенции, но по существу у него не было никаких средств к существованию, кроме случайных, нещедро оплачиваемых уроков. Он умер от тяжелой болезни всего 36 лет от роду...

Многими своими сторонами творчество Чюрлениса оказалось близким всякого толка символистам. Его поиски отвлеченной музыкальной живописной формы иные из теоретиков отнесли к предвестию абстрактного искусства. Конечно, эти параллели не объясняют сути творчества Чюрлениса. Он был художником, крепко связанным с родной Литвой. Дело, естественно, здесь не в том лишь, что Чюрленис выступил одним из инициаторов возрождения художественной жизни в Литве, по существу сведенной на нет колониалистской политикой царизма. Художник брал «уроки» у природы Литвы, у ее тайн, народного творчества, пронизанного вселенским пантеистическим чувством, где древняя мифология дошла неискаженной до начала XX века.

Н.К. Рерих «ЧУРЛЕНИС»

Слышу, что имя Чурлениса стало национальным именем в Литве, сделалось гордостью народа литовского. От души радуюсь этому. Каждое признание истинной ценности всех веков и народов должно быть приветствовано. Там, где ценят своих героев, творцов и тружеников, там возможно и светлое будущее. Довольно бывшего невежества, когда на разных путях истории мы видели, как попирались и оскорблялись лучшие человеческие достижения. Довольно невежественных отрицаний. Народ может жить лишь светлым допущением и утверждением. Когда постройка идет – все идет.

Еще недавно было принято или осмеивать, или скептически пожимать плечами на все новое и необычное. Ох уж эти скептики, которые в своих зачерствелых сердцах готовы придушить каждое молодое достижение! Если кто-то является в новой форме, то разве такое обновление уже должно стать уделом растерзания?

Вспоминаем Ван Гога, пославшего своему домовладельцу в уплату за квартиру свое отрезанное ухо, как символ пресловутого шейлоковского мясного вознаграждения. Вспоминаем, как Модильяни умер с голоду, и лишь этот потрясающий конец открыл доступ к общему признанию его произведений. Вспоминаю происходившую на наших глазах трагедию гениального Врубеля. Не сошел ли он с ума от всех тех жестоких несправедливостей, которыми невежественные дикари кололи и обжигали его возвышенное сознание?

Трудна была земная стезя и Чурлениса. Он принес новое, одухотворенное, истинное творчество. Разве этого недостаточно, чтобы дикари, поносители и умалители не возмутились? В их запыленный обиход пытается войти нечто новое – разве не нужно принять самые зверские меры к ограждению их условного благополучия?

Помню, с каким окаменелым скептицизмом четверть века назад во многих кругах были встречены произведения Чурлениса. Окаменелые сердца не могли быть тронуты ни торжественностью формы, ни гармонией возвышенно обдуманных тонов, ни прекрасною мыслью, которая напитывала каждое произведение этого истинного художника. Было в нем нечто поистине природно вдохновенное. Сразу Чурленис дал свой стиль, свою концепцию тонов и гармоническое соответствие построения. Это было его искусство. Была его сфера. Иначе он не мог и мыслить и творить. Он был не новатор, но новый. Такого самородка следовало бы поддержать всеми силами. А между тем происходило как раз обратное. Его прекраснейшие композиции оставлялись под сомнением. Во время моего председательствования в «Мире Искусства» много копий пришлось преломить за искусство Чурлениса. Очень отзывчиво отнесся Добужинский. Тонкий художник и знаток Александр Бенуа, конечно, глубоко почувствовал очарование Чурлениса. Но даже и в лучших кругах, увы, очень многие не понимали и отрицали.

Так же точно многими отрицалось и тончайшее творчество Скрябина. В Скрябине и в Чурленисе много общего. И в самом характере этих двух гениальных художников много сходных черт. Кто-то сказал, что Скрябин пришел слишком рано. Но нам ли, по человечеству, определять сроки? Может быть, и он, и Чурленис пришли именно вовремя, даже наверное так, ведь творческая мощь такой силы отпускается на землю в строгой мере. Своею необычностью и убедительностью оба эти художника, каждый в своей области, всколыхнули множество молодых умов.

В конце концов разве мы знаем, где происходит наибольшее восприятие творчества. Леонид Андреев незадолго до смерти писал мне: «Говорят, что у меня есть читатели, но ведь я-то их не знаю и не вижу». Скорбно звучали такие признания писателя.

Другой прекрасный художник недавно писал мне: «Говорю, как в подушку». Истинно, не знаем мы путей творчества. Формула – неисповедимы пути – весьма реальна. Но рядом с этим невидимым для самого художника восприятием его творчества живет и напряжение его сил. Все помнят жизненную трагедию Рембрандта или Франца Хальса. Но и в трагедии этой так много торжественности. Без героической торжественности облики названных художников потеряли бы многое. Сами костры и факелы дикарей являются лишь озарением пути. Без врагов люди забыли бы о многом полезнейшем и прекраснейшем. Недаром приходилось писать похвалу врагам.

Вот и Чурленис в своих прекрасно напевных мирных созданиях тоже мог бы написать похвалу врагам. Дикари и враги много потрудились для его будущей славы. И пришла она, эта легкокрылая гостья, не для того, чтобы только переночевать около произведений Чурлениса, но чтобы озарить его творения навсегда. Велика радость, когда можно отметить, что весь народ признал свою истинную ценность.

Недавно всенародно хоронили великого писателя Горького. В этой всенародности был крик признательности всеобщей. Не ему, ушедшему, но во имя справедливости прекрасен был порыв дружный, превознесший ценность искусства.

Прекрасно признание Чурлениса литовским народом. Это тоже будет не временный взрыв сантимента, но твердое признание, низкий поклон всенародный творцу и труженику. Радуюсь вестям из Литвы о признании прекрасного художника Чурлениса.    

1936

Соната солнца. Аллегро

Сказка Замка

Жертва

Сотворение мира

21 сентября – Рождество Пресвятой Богородицы

Рождество Пресвятой Богородицы – не просто день рождения Матери Иисуса Христа. Это одно из событий в той цепочке, которая вывела человечество на путь спасения.

«Мало знает история о Матери Великого Путника, которая была не менее великой нежели Сын. Матерь была из великого рода и собрала в себе утончённость и возвышенность духа. (...) Она заложила в Сына первые высшие думы и всегда была оплотом подвига. Она знала несколько наречий и тем облегчила путь Сыну. Она не только не препятствовала хождениям дальним, но собирала всё нужное для облегчения странствий. Она пела колыбельную песнь, в которой провидела всё чудесное будущее. Она обращала внимание на народ и знала, что он может сохранить сокровище Учения. Она поняла величие завершения и ободряла даже мужей, впавших в малодушие и отречение. Она была готова пережить тот же подвиг, и Ей Сын поведал решение своё, укреплённое Заветами Учителей. Именно Матерь знала о тайне хождений. Не нужно признавать местные обычаи, чтобы понять основание жизни великой Матери. Не обычаи, но утверждение будущего вело волю Матери» Надземное, 147.

В Новом Завете содержатся очень скудные сведения о земной жизни Пресвятой Богородицы, и, в частности, ничего не сказано о рождестве и родителях Марии. О событии, в честь которого установлено празднование, известно из апокрифического Протоевангелия Иакова (II век). Согласно данному рассказу, у благочестивой семейной пары из Иерусалима — Иоакима и Анны — долгое время не было детей. Когда Иоаким пришёл в храм принести Богу жертву, первосвященник ему отказал, так как он «не создал потомства Израилю». Тогда Иоаким в скорби удалился в пустыню для молитвы, а его жена осталась дома в одиночестве и тоже молилась. В это время им обоим было видение ангела, возвестившего, что «Господь внял молитве твоей, ты зачнёшь и родишь, и о потомстве твоём будут говорить во всём мире».

После этого благовестия Иоаким и Анна встретились у Золотых ворот Иерусалима: «И вот Иоаким подошёл со своими стадами, и Анна, стоявшая у ворот, увидела Иоакима идущего, и, подбежав, обняла его, и сказала: Знаю теперь, что Господь благословил меня: будучи вдовою, я теперь не вдова, будучи бесплодною, я теперь зачну! И Иоаким в тот день обрёл покой в своём доме». Протоевангелие Иакова (4:7-8).

После этого Анна зачала. Как сказано в Протоевангелии, «прошли положенные ей месяцы, и Анна в девятый месяц родила». Супруги дали обет посвятить своего ребёнка Богу и, как было тогда в обычае, отдать его в Иерусалимский храм для служения до совершеннолетия.

Из апокрифов Фалеса Аргивянина «Мистерия Христа»

«Беседа с Матерью Бога»

«Тихи и пустынны были запутанные, кривые и пыльные улицы маленького Назарета, когда я, Фалес Аргивянин, вступил на них при таинственном свете восходившей Селены. Крошечные домики, скрывавшие мирное население, были обсажены масляничными деревьями. Мне, Фалесу Аргивянину, не нужно было спрашивать пути - ибо вот я видел столб слабого голубоватого света, восходивший от одного из домиков прямо к небу и терявшийся там, в Звездных дорогах.

Это был свет особого оттенка, свойственный источнику Великой Жизни, свет божеств женских, свет, осенявший славу вечно юной ДЕВЫ-МАТЕРИ в Атлантиде и окруживший явление Божественной Изиды в святилищах Фиванских.

Тихо, но уверенно постучал я в дверь одного из таких домов. Дверь тотчас раскрылась, и на пороге появилась высокая женщина, стройность форм которой терялась в широких складках простого, грубого хитона. Лицо ее было скрыто под грубой же кисеей фиванского изделия.

- Что ты хочешь, путник? - на низких грудных нотах прозвучал тихий голос, сразу воскресивший во мне память о дрожащих серебряных струнах систрума в храме Божественной Изиды.

- Я чужестранец, Мать, - ответил я, - ищу отдыха и пищи. В обычае ли у детей Адонаи принимать усталого путника в столь поздний час?

- Я - только бедная вдова, чужестранец, - послышался тихий ответ, - наставники в синагоге нашей осуждают одиноких женщин, принимающих путников. Я одинока, ибо сыновья моего покойного мужа работают на полях близ Вифлеема, у богатых саддукеев, а мой единственный сын... - тут женщина запнулась, - ушел в Иерусалим. Но у меня не хватает духу отказать тебе, усталый путник, и если кружка козьего молока и лепешка удовлетворят тебя, то...

- То я призову благословение Божие на тебя, мать, - ответил я, - несколько дней тому назад я видел твоего сына, мать, я говорил с ним...

- Ты говорил с ним? Что он... - порывисто двинулась она ко мне, но сразу остановилась. - Прости меня, путник, прости мать, беспокоящуюся о своем единственном сыне. Войди, отдохни, поешь.

Я, Фалес Аргивянин, вошел в более чем скромное жилище Матери Бога. Две скамьи, большой стол, жалкая, убогая постель из камыша в углу, прялка у кривого окна да старая святильня на маленькой полочке в углу - вот и все убранство во храме Нового, в который вступил я, Фалес Аргивянин.

Торопливо поставила женщина на стол большую кружку с молоком, положила черную, от приставших к ней угольков, лепешку и, поклонившись мне, сказала:

- Вкуси, чужестранец, хлеба нашего...

Поклонился и я и, сев за стол, окинул острым взором стоящую передо мной женщину и сказал:

- Благословен будет твой хлеб, Мать, а молоко твое я уже вкушал...

Женщина подняла голову:

- Разве ты был уже у нас, чужестранец? - спросила она.

Новая, страшная загадка бытия Неизреченного глянула на меня из уст этой женщины. Но мне ли, Фалесу Аргивянину, Великому Посвященному Фив, носящему символ Маяка Вечности в сердце, отступать перед загадками Бытия? Я напряг все свои силы и окутал женщину теплом мудрости моей, сокрывшей дыхание Матери Изиды...

Женщина вздрогнула и села против меня на скамье.

- Ты прислал Благословение Божие на дом мой, чужестранец, - сказала она, - и это точно так, ибо я сразу почувствовала успокоение в сердце моем. Ты видел сына моего и говорил с ним?

- Я видел его и говорил с ним, Мать, - ответил я, - и Он благословил меня. Что значит мой призыв, жалкого червя Земли, благословения Божия на дом Матери Иисуса - плотника из Назарета перед его благословением?

- Ты... ты уверовал в Него, чужестранец? Не принял ли Он тебя в ученики свои? - тихо, но порывисто спросила она.

- Нет, Мать, - ответил я, - не уверовал в Него, ибо узнал Его. Мне не быть учеником Его, ибо вот я - всегда доныне и во веки веков буду лишь жалким рабом Его...

- Чудны речи твои, чужестранец, - помолчав, сказала женщина, - но на лице твоем я читаю мудрость и страдание великое и мое сердце, сердце бедной, жалкой вдовы, сострадает тебе и влечет к тебе. Скажи мне, мудрый чужестранец, за кого ты считаешь сына моего?

- А за кого ты считаешь его сама, Мать? - ответил я, Фалес Аргивянин.

Женщина вздохнула и стала перебирать пальцами углы покрывала своего.

- Ты, чужестранец, - сказала она, - как бы принес сюда Дыхание Сына моего... Он будто здесь... И полно мое сердце доверия к тебе... Всю жизнь меня мучает заданный тобою вопрос. Поверишь ли, чужестранец, разгадка его порой страшит меня. Кто сын мой? Да разве я знаю это, чужестранец? По моему слабому разуму женщины понять все, что случилось на скромном пути моем?

И тихим торопливым шепотом женщина стала передавать мне, Фалесу Аргивянину, дивные простые слова о чистом детстве своем в семье простых, чистых родителей, о чудесных голосах невидимых, неустанно шептавших ей странные дивные речи, о необыкновенных сновидениях, о явлении ей светлого крылатого юноши, возвестившего ей слова Вести Благой, о замужестве непорочном и непорочном девственном рождении Сына, которому при явлении Его на свет поклонились три мужа вида царственного...

- Они были похожи на тебя, чужестранец, - сказала женщина, - не лицом, нет, а великим миром, которым веяло от них, и чертами мудрости, которую я провижу в тебе... Не было только у них на челе складок великого страдания, неведомый путник... А что было дальше?

И снова потекли слова о ранней мудрости Дивного Дитяти и творимого им самим, о Великой Любви Его ко всему сущему... Одного только не понимала, казалось, сама женщина: той неизреченной космической любви, которую она сама накладывала на слова свои о Сыне своем... И в пылу разговора откинула она покрывало свое с лица и, да будет прославлено имя Вечно Юной Девы-Матери! Я, Фалес Аргивянин, увидел дивные, прекрасные черты и очи, глубина которых рассеяла мои сомнения, но, казалось, еще углубила бездну загадки, развернувшейся передо мной.

- Мать! - сказал я ей. - Разве ты не веришь, что твой Сын - Мессия, предреченный пророками и Моисеем? А может быть, - тихо добавил я, - и больше Мессии?

Испуганно глянула на меня женщина.

- Но... ведь Он - человек, чужестранец, - шепнула она недоуменно.

- Но и ты - простая женщина, Мать, - ответил я, - ведь и тебя ничто не отличает от сестер твоих. Или может быть, Мать, ты не все поведала мне?

Женщина смущенно опустила голову.

- Вот только одно, - сказала она, - смущает сердце мое, чужестранец. Я - искренно верующая еврейка, старательно исполняю все указания Закона и наставников наших... но... сновидения смущают меня...

- Я - снотолкователь из Египта, - быстро сказал я, расскажи мне сновидения твои, Мать, и я попробую объяснить тебе их.

- Да? - радостно воскликнула женщина. - Да будет благословен приход твой, чужестранец! Ведь, может быть, ты снимешь тяжесть неведения с души моей...

И робко, как бы стыдясь, она начала рассказывать мне свои сны. С первых же слов ее заря понимания занялась в мозгу моем, перед моим мысленным взором проходили среди грохота космических стихий и вздохов нарождающихся миров картины неизреченной, грандиозной жизни всесильной Великой Богини, вскормившей своей грудью новые и новые космосы, властно попирающей божественной пятой обломки старых, Богини, устраивающей бытие мрачных бездн Хаоса, Богини, внимающей молениям сотен биллионов стран, народов, человечеств и эволюций, Богини, повелевающей легионами светлых духов, лучезарных взоров, от которых бежит Владыка Мрака, Богини, слышавшей голос мой, Великого Иерофанта храма Вечно Юной Девы-Матери...

И дивно мне, Фалесу Аргивянину, внимать рассказам этим из дрожащих уст простой, бедной, скромной вдовы, жалкого плотника из Иудеи.

- Скажи, Мать, - спросил я, - не говорила ли ты когда-нибудь о снах своих Сыну своему?

- Говорила, - чуть слышно ответила женщина.

- И что же ты слышала от Него, Мать?

- Страшен был ответ Его, - ответила она, - Он ласково сказал мне: "Забудь пока, Мать, о чудесных видениях своих. Но нет греха в них, ибо они от Господа". И еще сказал Он так: "Когда кончится крест твой, Мать, принятый тобой для меня, вернешься ты в жизнь снов своих..." Но что значит, я не знаю.

- Скажи, Мать, - снова спросил я, - не помнишь ли ты меня среди снов своих?

Внимательно оглядела меня женщина, задумчиво обратила свой бездонный взор в темный угол лачуги.

- Как только ты сюда вошел, чужестранец, - тихо сказала она,- я почувствовала, что ты не чужой мне. но пока тщетно я роюсь в памяти моей.... Но... постой... погоди... – и она вдруг сразу вскинула на меня свои бездонные очи.

- Что значили слова твои о том, что пил ты уже молоко мое? – И она вдруг вскочила с места, не спуская с меня взора, загоревшегося вдруг мириадами солнц.

Встал и я, Фалес Аргивянин, понявший, что наступил великий, страшный момент победы Света над Мраком, духа над плотью, Неба над Землей, Богини над женщиной...

- Погоди, вспоминаю, - медленно говорила женщина и слабо поползли из темных углов лачуги нежные звуки систрума и серебряных колокольчиков, - Вижу... храм... я... и ты, распростертый у ног моих... верный слуга мой... другой храм... и снова ты – великий и мудрый... ты... ты... пьешь молоко мое... Фалес Аргивянин, верный раб мой!... – каким-то звенящим аккордом вырвалось из уст ее, и в тот же миг я пал к ногам Великой очеловеченной Богини Изиды.

Долго лежал я, Фалес Аргивянин, не смея поднять головы, ибо почитал себя недостойным созерцать лик просыпающейся Богини. А звуки дивные неземных мелодий все ширились и росли, и только порой мне казалось, что в них доминировал какой-то величественный, но грустный и печальный звук, как будто целый космос жаловался Богу на свою сиротливость без ушедшей неведомо куда Богини Матери.

- Встань, Фалес Аргивянин, встань, любимый слуга мой,- прошелестел надо мной голос Богини, - встань, сядь, забудь Небо, ибо мы здесь не для Неба, а для Земли...

И я, Фалес Аргивянин, встал и сел. Все было по-прежнему: лачуга и темные углы, и одетая в темное, грубое платье женщина с покрывалом на лице.

- Воистину, странна судьба твоя, Фалес Аргивянин, - продолжала Изида-Мария, - когда я поила молоком моим, я сама не знала, что тебе предопределено иметь часть в деяниях моих и бытие моем – явиться в тот миг, когда должен был окончиться земной сон мой. Но он кончился, и отныне я знаю уже, что близок час, для которого я пришла на Землю. Ты знаешь, о каком часе я говорю, Аргивянин, - это тот самый час, от провидения которого оледенело твое мужественное и мудрое сердце, сын Эллады. Близится Великая Жертва. И ныне я поняла, о каком оружии, долженствующем проникнуть в душу мою, говорил мне пророк, когда я впервые вступила на ступени храма Адонаи... Ужасно иметь сердце любящей земной матери, но еще ужаснее освящать его сознанием Божественным. Так вот о каком кресте говорил мне тот, кого я почитаю сыном своим... Вот откуда эта Великая Любовь, связавшая сердце мое с проявлением Неизреченного.

Воцарилось молчание. Низко наклонила голову Изида-Мария; божественные думы кружились вокруг ее чела, скрытого покрывалом.

- Аргивянин, - тихо продолжала она,- подсказала ли тебе твоя мудрость, почему именно я являюсь обыкновенной женщиной ныне, под оболочкой которой никто, кроме трех, а ныне и тебя, иерофанта из Египта, не узнает Богини-Матери? Божественный Сын мой должен был явиться на Землю человеком, ибо только человек может спасти человечество, а для того и родиться должен Он от земной матери. Но ничто не должно смущать взоры и ум людей при появлении Бога Всечеловеческого. И вот я, по указанию Неизреченного, принесла плоть человеческую... мало того, Аргивянин, я даже отдала свое сознание, променяв его на сознание земной женщины, до той поры, пока мне не понадобится сила, мысль и мощь Богини, дабы выполнить возложенную на меня задачу. И отныне я не дам никому заметить пробуждения моего, - я остаюсь прежней Марией, вплоть до конца земных дней моих, который ничем не будет отличаться от конца дней каждого человека... В жизни каждой Девы-Матери, рождающей Новую Землю, бывает, Аргивянин, такой миг, когда она, выполняя высокое назначение свое, впитывает в себя скорби и печали всего ею рожденного и для этого мира нужно все мужество и вся мудрость ее, дабы воистину остаться матерью всего сущего. Ибо только родив Бога, познаешь всю любовь Бога, до сих пор мирно дремавшую на полянах Рая Всевышнего, в саду Матерей Божественных... Когда этот страшный миг придет – будь там, около меня. Но не для того, чтобы помочь мне, ибо мне никто не поможет и не должен помочь, а для того, чтобы великая мудрость твоя стала еще больше от лицезрения двух Жертв Божественных...

- А теперь, Аргивянин, собери мудрость твою и вызови предо мною Лик Сына Моего, ибо я, встав ото сна, нуждаюсь в одобрении взгляда Его. Сама я не имею права чем-либо выходить из границ возможностей женщины Земли обыденной...

И я, Фалес Аргивянин, встал и властно воззвал к лукавым духам отражения, повелел им послать образы наши в пространство и вместе с ними разослал огромные стрелы мыслей моих. Вихрем заколебались вокруг нас блики отражения дорог, полей, садов, деревень... дрогнули... остановились.

И вот увидели мы одинокую маслину среди зеленеющих полей. Несколько человек спали около дерева, а один сидел, наклонившись на камень неподалеку. Это был Он – Сын и Бог. С тихой, поистине божественной лаской глядел Он на Мать свою...

- Благословление Отца да почиет на тебе, проснувшаяся Мать Моя, - сказал Он. – Свершается предначертанное от века Земли сей. Гряди в Иерусалим, Мать, - близка цель пути креста нашего.

И Божественный взор его остановился на мне.

- Ты свершил все, что должен был свершить, мудрый сын Земли, - сказал Он, - доканчивай пути земного странствия своего, ибо столь велики Тайны, открывшиеся тебе, что Земля не удержит тебя, Аргивянин. Я вижу распускающиеся над твоей спиной крылья, сын Эллады. От звезды к звезде будешь летать ты и знак Креста Моего понесешь к границам Мироздания, проповедуя Имя мое и Имя Матери Моей.

Он протянул руки благословляющие свои – и видение исчезло... И снова я простерся перед Матерью Изидой.

- Великая Мать, - воззвал я, - все, что не знаю я, и все, что буду иметь я; - все приношу к ногам Твоим, Мать Великая, оледенело сердце и разум мой, и вот вижу я, что нищ и ничего не имею, и ничего мне не надо.

Ласково коснулась меня рука Изиды-Матери.

- Встань, слуга мой, встань раб Бога Неизреченного. То, что сказал Сын Мой – должно исполниться. Но никогда никакие крылья не унесут тебя от Любви и Дыхания Моего, Аргивянин... А теперь гряди в путь, мудрый сын Эллады. Еще раз встретимся с тобой у подножия Креста Сына Моего...

И я ушел. И были тихи поля, и была тиха ночная дорога, и тихо Селена струила свет свой – и все это отражалось холодными бликами в ледяном сердце одинокого странника, несшего в груди своей страшную Мудрость Видения...»

*****

«Твердо Он шёл, ибо решил в сердце подвиг. Уже был предуказан подвиг, но его нужно было принять всем сердцем, без сомнения и без сожаления. Такое неуклонное движение не поддерживалось никем из окружающих, кроме Матери. Но Её водительство заменяло Путнику все трудные страдания» Надземное, 149.

5 сентября - 40 лет со дня ухода

Бориса Николаевича Абрамова

Абрамов Борис Николаевич родился 2 августа 1897 г. в Нижнем Новгороде. В юности служил во флоте, был военным моряком.

В годы революции оказался за границей. Жил в Китае, в г. Харбине, работал в химической лаборатории, заведующим студенческим клубом в Христианском Союзе молодых людей, преподавателем русского языка в Харбинском Политехническом Институте. Был человеком высокой культуры, всестороннего образования. Любил и хорошо знал литературу, музыку, живопись. Сам писал стихи и рассказы, рисовал. Глубоко изучал различные философии и Учения Востока. В 1934 г. во время приезда Н.К. Рериха в Харбин познакомился с ним, признал в нём своего духовного учителя. Получил от своего Гуру кольцо ученичества как знак особого доверия и духовной близости.

После отъезда Николая Константиновича в Индию Борис Николаевич стал вести переписку с ним и Еленой Ивановной Рерих, надеясь на скорую встречу с ними в России, куда направлены были устремления всей семьи Рерихов.

Ещё в 40–е годы Борис Николаевич стал воспринимать приходящие из пространства мысли и записывал их. Послав эти записи Елене Ивановне, он получил от неё ответ, подтверждающий их Высокий Источник. До конца своих дней Борис Николаевич вёл эти записи, которые теперь публикуются и известны читателям как «Грани Агни Йоги».

Выполняя указание Елены Ивановны и Николая Константиновича, Борис Николаевич в 1959 г. возвращается на Родину. Живёт сначала в Новосибирске, а затем поселяется с женой в маленьком городке Венёве Тульской области. В течение многих лет пребывания в Венёве Б.Н. Абрамова многократно посещали его друзья и ученики, приезжавшие из других городов России и нуждавшиеся в духовном общении. Они вели беседы на темы Учения, получали ответы на свои вопросы.

5 сентября 1972 г. Борис Николаевич ушёл из жизни.

По материалам сайта СИБРО.

Б.Н. Абрамов. Акварель.