22 сентября – 137 лет со дня рождения М.К. Чюрлёниса

Сын скромного органиста Микалоюс Константинас Чюрлёнис с раннего детства поражал всех необыкновенной музыкальностью. С 4-х лет он безошибочно играл по слуху, а в 11 лет уже пытался сочинять небольшие композиции, которые исполнял его отец.

Чюрлёнисы жили в маленьком курортном месте — Друскининкай, в южной Литве, и один из представителей местной интеллигенции порекомендовал своему другу князю М. Огинскому взять необычайно одаренного мальчика в музыкальную школу в Плунге. Огинский поверил в талант Чюрлёниса, и после окончания им школы предоставил стипендию, чтобы он мог учиться дальше. В результате этой поддержки Чюрлёнис смог окончить Варшавскую и Лейпцигскую консерватории. Его сочинения начинают время от времени включать в концертные программы, ему предлагают место директора консерватории в Люблине и приглашают преподавать в Варшавскую консерваторию. Однако Чюрленис, к удивлению знакомых и родных, отвергает эти предложения. У него иные планы. Он чувствует, что музыке он будет предан всегда, но выразительных средств только музыки ему мало для осуществления еще не ясной, но заманчивой для него программы нового синтеза.

Так Чюрленис, окончив две консерватории, снова решает учиться, но теперь живописи. Она кажется ему наиболее близким самой природе искусством. В 1903 году Чюрленис поступает в школу рисования Каузико-Тихо в Варшаве, а через год переходит в только что организованную школу — академию Стабровского. Работы 1906—1907 годов — это уже «настоящий» Чюрленис, который через несколько лет поразит своей живописью весь художественный Петербург.

Чем же привлекали живопись и графика литовского художника таких разных людей, как Р. Роллан, Н. Рерих и Вяч. Иванов (поэт и теоретик русского символизма)? Возьмем известные работы Чюрлениса — циклы картин, большинство которых экспонируется в Художественном музее в Каунасе: «Соната весны», «Соната лета»; «Соната ужа», его фантазии. В неясных, блеклых волнах цвета мы чувствуем особую, зыбкую музыку. Художник хочет выразить чувства, до конца не переводимые на язык слов. В его эпических построениях есть ощущения поразительно тонкие, индивидуальные — что кажется мало совместимым, но это и создает настроение.

Обычно Чюрленис любил свой замысел выражать в последовательном ряду произведений, связанных общностью ритмов, цветовой тональностью, но, главное, являющихся как бы звеньями развития одной мысли. Он и поэт, и философ одновременно. В его произведениях отвлеченные философские конструкции обретают смысл благодаря сильному лирическому переживанию темы.

Как и многие мыслители той эпохи, Чюрленис ставил в своем творчестве вопрос о месте человека в мире. Ему хотелось постичь призвание человека, понять тягу человека к жизни и творчеству. И избранная им аллегорическая, неоднозначная форма вполне отвечала этой задаче. Живопись Чюрлениса, казалось, хотела вместить в себя всю эмоциональность музыки, богатство чувств, способность отвлеченной формой вызывать живые человеческие эмоции. Этот союз двух различных искусств и стал основой небывалого прежде синтеза. Работы Чюрлениса мы часто воспринимаем как некие космические видения и, одновременно, как регистрацию внутренних душевных импульсов, бессознательных порывов. В них есть борение стихий природы, непривычно личное их ощущение. Сам художник мечтал, чтобы его живописные симфонии возникали «из гула воли, таинственной речи столетнего бора, из мерцаний звезд, из наших песен и необъятной тоски».

Судьба Чюрлениса была драматична. Его высоко ценили определенные круги русской интеллигенции, но по существу у него не было никаких средств к существованию, кроме случайных, нещедро оплачиваемых уроков. Он умер от тяжелой болезни всего 36 лет от роду...

Многими своими сторонами творчество Чюрлениса оказалось близким всякого толка символистам. Его поиски отвлеченной музыкальной живописной формы иные из теоретиков отнесли к предвестию абстрактного искусства. Конечно, эти параллели не объясняют сути творчества Чюрлениса. Он был художником, крепко связанным с родной Литвой. Дело, естественно, здесь не в том лишь, что Чюрленис выступил одним из инициаторов возрождения художественной жизни в Литве, по существу сведенной на нет колониалистской политикой царизма. Художник брал «уроки» у природы Литвы, у ее тайн, народного творчества, пронизанного вселенским пантеистическим чувством, где древняя мифология дошла неискаженной до начала XX века.

Н.К. Рерих «ЧУРЛЕНИС»

Слышу, что имя Чурлениса стало национальным именем в Литве, сделалось гордостью народа литовского. От души радуюсь этому. Каждое признание истинной ценности всех веков и народов должно быть приветствовано. Там, где ценят своих героев, творцов и тружеников, там возможно и светлое будущее. Довольно бывшего невежества, когда на разных путях истории мы видели, как попирались и оскорблялись лучшие человеческие достижения. Довольно невежественных отрицаний. Народ может жить лишь светлым допущением и утверждением. Когда постройка идет – все идет.

Еще недавно было принято или осмеивать, или скептически пожимать плечами на все новое и необычное. Ох уж эти скептики, которые в своих зачерствелых сердцах готовы придушить каждое молодое достижение! Если кто-то является в новой форме, то разве такое обновление уже должно стать уделом растерзания?

Вспоминаем Ван Гога, пославшего своему домовладельцу в уплату за квартиру свое отрезанное ухо, как символ пресловутого шейлоковского мясного вознаграждения. Вспоминаем, как Модильяни умер с голоду, и лишь этот потрясающий конец открыл доступ к общему признанию его произведений. Вспоминаю происходившую на наших глазах трагедию гениального Врубеля. Не сошел ли он с ума от всех тех жестоких несправедливостей, которыми невежественные дикари кололи и обжигали его возвышенное сознание?

Трудна была земная стезя и Чурлениса. Он принес новое, одухотворенное, истинное творчество. Разве этого недостаточно, чтобы дикари, поносители и умалители не возмутились? В их запыленный обиход пытается войти нечто новое – разве не нужно принять самые зверские меры к ограждению их условного благополучия?

Помню, с каким окаменелым скептицизмом четверть века назад во многих кругах были встречены произведения Чурлениса. Окаменелые сердца не могли быть тронуты ни торжественностью формы, ни гармонией возвышенно обдуманных тонов, ни прекрасною мыслью, которая напитывала каждое произведение этого истинного художника. Было в нем нечто поистине природно вдохновенное. Сразу Чурленис дал свой стиль, свою концепцию тонов и гармоническое соответствие построения. Это было его искусство. Была его сфера. Иначе он не мог и мыслить и творить. Он был не новатор, но новый. Такого самородка следовало бы поддержать всеми силами. А между тем происходило как раз обратное. Его прекраснейшие композиции оставлялись под сомнением. Во время моего председательствования в «Мире Искусства» много копий пришлось преломить за искусство Чурлениса. Очень отзывчиво отнесся Добужинский. Тонкий художник и знаток Александр Бенуа, конечно, глубоко почувствовал очарование Чурлениса. Но даже и в лучших кругах, увы, очень многие не понимали и отрицали.

Так же точно многими отрицалось и тончайшее творчество Скрябина. В Скрябине и в Чурленисе много общего. И в самом характере этих двух гениальных художников много сходных черт. Кто-то сказал, что Скрябин пришел слишком рано. Но нам ли, по человечеству, определять сроки? Может быть, и он, и Чурленис пришли именно вовремя, даже наверное так, ведь творческая мощь такой силы отпускается на землю в строгой мере. Своею необычностью и убедительностью оба эти художника, каждый в своей области, всколыхнули множество молодых умов.

В конце концов разве мы знаем, где происходит наибольшее восприятие творчества. Леонид Андреев незадолго до смерти писал мне: «Говорят, что у меня есть читатели, но ведь я-то их не знаю и не вижу». Скорбно звучали такие признания писателя.

Другой прекрасный художник недавно писал мне: «Говорю, как в подушку». Истинно, не знаем мы путей творчества. Формула – неисповедимы пути – весьма реальна. Но рядом с этим невидимым для самого художника восприятием его творчества живет и напряжение его сил. Все помнят жизненную трагедию Рембрандта или Франца Хальса. Но и в трагедии этой так много торжественности. Без героической торжественности облики названных художников потеряли бы многое. Сами костры и факелы дикарей являются лишь озарением пути. Без врагов люди забыли бы о многом полезнейшем и прекраснейшем. Недаром приходилось писать похвалу врагам.

Вот и Чурленис в своих прекрасно напевных мирных созданиях тоже мог бы написать похвалу врагам. Дикари и враги много потрудились для его будущей славы. И пришла она, эта легкокрылая гостья, не для того, чтобы только переночевать около произведений Чурлениса, но чтобы озарить его творения навсегда. Велика радость, когда можно отметить, что весь народ признал свою истинную ценность.

Недавно всенародно хоронили великого писателя Горького. В этой всенародности был крик признательности всеобщей. Не ему, ушедшему, но во имя справедливости прекрасен был порыв дружный, превознесший ценность искусства.

Прекрасно признание Чурлениса литовским народом. Это тоже будет не временный взрыв сантимента, но твердое признание, низкий поклон всенародный творцу и труженику. Радуюсь вестям из Литвы о признании прекрасного художника Чурлениса.    

1936

Соната солнца. Аллегро

Сказка Замка

Жертва

Сотворение мира